От этой книги сожаление у меня только одно — ну почему же, почему я так поздно ее прочла? А по собственной глупости только. Меня сбило с толку название — «Живой как жизнь». Оно каким-то поразительным образом вызвало в моем пионерско-комсомольском прошлом ассоциацию с «живее всех живых» — так Маяковский говорил о Ленине. И случился перенос: я решила, что и «живой как жизнь» — это он же, Ленин. В придачу автор — Корней Чуковский — был современником вождя, так что вполне мог о нем написать. Но книга не о Ленине, хотя там ему уделено достаточно места.
О чем книга
Вернее даже сказать — о ком. Она — о языке — «живом как жизнь». А раз язык живет, то он постоянно движется, меняется, течет, обновляется. И значит, как всякий живой организм, может болеть.
Вот как раз болезни — заразные и приобретенные, хронические и затяжные — исследует в своей книге Корней Иванович Чуковский. Как доктор слова, он подробно разбирает недуги языка. Обстоятельно объясняет, с какими из них можно жить, приспособиться. Какие, как насморк, пройдут сами, и не стоит на них обращать внимания. А какие надо лечить хирургическим путем, только ампутацией.
Об авторе
Мне кажется, ничье детство не обошлось без Корнея Чуковского. Известный и любимый всеми писатель, сказочник, автор «Мухи-Цокотухи», «Доктора Айболита», «Мойдодыра», «Федориного горя» — кто ж его не знает?!
Чуковский всегда интересовался словом как началом всех начал, изучал его, бережно и трепетно обращался с ним. Во всех своих произведениях, будь то сказки, научные монографии, дневниковые записи, литературоведческие изыскания, воспоминания о современниках или переводы, — везде он со вниманием и нежностью относился к слову.
«Живой как жизнь» — главная книга Чуковского, посвященная горячо любимому им русскому языку. По признанию внучки Корнея Ивановича — Елены Чуковской, он шел к этой книге всю жизнь. Она увидела свет в 1962-м, в год 80-летия автора.
Не устарела ли идея книги
Сам Корней Иванович назвал книгу разговором о языке. И это действительно так. Потому что она — не монолог автора. А именно — разговор. Живой. Там слышны голоса лингвистов, писателей, читателей. Стараясь быть максимально объективным, автор приводит много высказываний языковедов, дает выдержки из научных статей, книг, писем обычных людей. Благодаря этому книга сама стала живой, она задышала и зазвучала многоголосием.
Разговор этот актуален и сегодня. Потому что основная болезнь языка — бюрократизм. И спустя 57 лет после написания книги она, увы, не изжита, а существует себе и процветает. Чуковский назвал такой уродливый язык канцеляритом. Несмотря на то, что он, по слову Достоевского, «тощий, чахлый и болезненный», однако ж оказался поразительно живучим. И окружает нас, распространяя миазмы.
Очень показательно, на мой взгляд, что книжка переиздавалась 10 раз! Я читала почти раритетное издание — 1968 года. Это толстая книга, объединяющая под своей обложкой два произведения — «От двух до пяти» (филологический сундук с драгоценностями ребячьего языка и мышления) и «Живой как жизнь». Тираж ее был 100 000. Цена — 1 руб. 19 коп.
Для кого эта книга
Любите ли вы слово так, как люблю его я?! Если да, тогда это книга точно для вас. Вообще она для всех, кто пользуется словом. Для пишущих, читающих, говорящих. Для нас то есть. Она — учебник, как научиться слышать слово.
Но особенно полезной может оказаться для тех, кто работает со словом — лингвистов, учителей, писателей, редакторов, журналистов. Пишущие люди — пожалуй, первые, к кому обращен разговор о «Живом как жизнь» Корнея Чуковского.
О чем разговор?
Книга состоит из 10 глав. И все они, как медицинский языковой справочник, — о болезнях. Но в отличие от сложной врачебной терминологии это исследование доступно любому. Написано живо, с юмором, доходчивым и эмоциональным языком. Ты просто с головой погружаешься в разговор, слушаешь, внимаешь каждому слову. И очень хочется участвовать, разговаривать, рассказать, прям чешется встрять: «слушайте, а вот у нас»…
Ну что, познакомимся с диагнозами. Пройдемся по главам.
Глава первая. Старое и новое
С самого начала Чуковский рассуждает о том, как приходят в наш язык новые слова. Откуда они берутся, кто их приносит, как они приживаются и все ли приживаются. Ворчит о словах-новичках, с которыми бывает трудно примириться людям старшего поколения. Так, он вспоминает прошлый (а для нас уже позапрошлый) век, когда, например, князю Вяземскому низкопробными, уличными казались слова бездарность и талантливый. А слова факт, результат, ерунда повергали в ужас представителей тогдашних былых поколений.
Впрочем, что там прошлый век. Сам автор вспоминает, как «был возмущен, когда молодые люди, словно сговорившись друг с другом, стали вместо до свиданья говорить почему-то пока».
Удивило, какие метаморфозы претерпевает язык, как болезненны для чуткого уха бывают его мутации. Но что бы сказал Корней Иванович на сегодняшние прощальные досвидос, чмоки-чмоки, давай, на связи?
Однако Чуковский не педант. Новые слова хоть и коробят его поначалу, все же писатель старается, терпеливо сам себя уговаривает на то, чтобы принять новичка. Ну, не Бармалей же он в самом деле. Он хочет быть добрей. Надеется, что стерпится — слюбится. Со временем примется это «пока» в смысле «до свидания», и «запросто» в смысле «без всякого труда», и «я пошел» в смысле «я ухожу», и «зачитать» в смысле «огласить одну или несколько официальных бумаг на каком-нибудь собрании».
Читая «Старое и новое» полувековой давности, можно его сравнить с сегодняшним, новейшим, временем и увидеть, как изменился язык.
Ох, слышал бы Корней Иванович сегодняшние лайфхаки, сабжи и хайпы, ему бы дурно стало.
Глава вторая. Мнимые болезни и подлинные
О, это любимая моя глава. В ней автор в числе прочего рассказывает биографии слов (кавардак, семья например, откуда пошли, ни за что не догадаетесь). Показывает «пути и перепутья, по которым приходилось брести иному старинному русскому слову, покуда оно не нашло современного смысла». Из этого вновь становится очевидным, что язык никогда не стоит на месте. Он живет, растет, движется.
Сегодня понятно, что зачастую расстраивался Корней Иванович напрасно. Многие его опасения не оправдались, чуждые слова не прижились. И таким образом подтвердились мысли Чуковского о великой способности языка противостоять напору бесчисленного количества новых оборотов и слов. Язык живой и «полный разума». Он в состоянии сам решить, что ему изгнать, а что принять и усыновить.
Глава третья. «Иноплеменные слова»
В этой главе Чуковский задается вопросом: всегда ли так уж плохи иноязычные слова? И должны ли они быть изгнаны?
И далее идет преинтереснейшее перечисление слов, которые пришли к нам из разных языков. Здесь вас, как и меня, могут поджидать открытия и сюрпризы. Потому что мы или не знаем, чьего роду-племени сии слова, или забыли, давно принимая этих «понаехавших» за своих.
Сказать по правде, после прочтения этой главы мне стало легче смириться со сниппетами, лендингами, дискрипшенами, лонгридами, дедлайнами, тайтлами, брифами. Мне уже не хотелось всякий раз кричать: «Стойте. Скажите по-русски! Зачем же такое засилье иностранщины?!» И как знать, может, вскоре про смысл «удаленной работы» я кому-то буду объяснять, что это — фриланс по-русски. Ну, совсем как в одной из юмористических историй, приводимых Корнеем Ивановичем:
Глава четвертая. «Умслопогасы»
В четвертой главе под таким смешным названием Чуковский говорит о полосе в жизни русской разговорной и письменной речи, когда случились массовые сращения слов. Произошло это, пишет Чуковский, в порядке самодеятельности масс.
Уморительность этой эпидемии порой доходила до уродливости. И было понятно, что, например, шкрабы как новое обозначение школьных работников не могут прижиться в мудром и живом русском языке. Поносилась эта одежка несколько сезонов и ушла в утиль.
Ну, а мне опять же хотелось пожаловаться Корнею Ивановичу, поплакаться ему в жилетку, как же меня коробят, а порой и возмущают нынешние уродливые сокращения — здр, пжл, спс. И за язык обидно, хоть я и надеюсь, что он избавится от этого наносного мусора. И невольно меняется отношение к тому человеку, кто употребляет эти обрубки в письменной речи. А уж про матерную ругань в ней и говорить не хочется. Больно от нее.
Глава пятая. «Вульгаризмы»
Наверное такую же боль испытывали представители поколения Корнея Ивановича, когда слушали, на каком языке изъясняется молодежь. В пятой главе автор как раз об этом пишет. И приводит примеры: фуфло, потрясно, шмакодявка, хахатура, шикара.
Но Чуковский, как оказывается, не столько лексикой этих детей огорчается. Он делает важнейшие выводы. Все же «от избытка сердца говорят уста». И вульгарные, грязные слова — порождение вульгарных поступков и мыслей.
Глава шестая. Канцелярит
Это самая печальная глава. Сразу Чуковский обращает внимание на то, что именно со школьной скамьи в нас вбивается этот бюрократический мертвый язык. Уже в школах учат детей излагать свои мысли бездушными штампами.
Для доходчивости и красноречия Чуковский приводит яркий пример канцелярита.
Ну что, проняло?
Особенно огорчает автора, что такая «канцеляризация» речи пришлась по душе обширному слою людей. Мало этого! Сплошь и рядом встречаются те, кто искренне считает канцелярскую лексику коренной принадлежностью подлинно литературного, подлинно научного стиля.
Читала я все это и с грустью и прискорбием понимала, что ничего не изменилось. Никуда не ушел бюрократический канцелярит. И не перевелись его любители и почитатели.
Так и хочется лозунгово воззвать: «Писатели, журналисты! Не пишите таким языком, если хотите быть услышанными». На самом деле, это очень важно — потому что не читаются казенные сухие речи, не трогают они, не цепляют, пролистываются.
Так что да, коллеги, надо быть начеку. Все время обращать внимание на язык, которым пишем, чтобы не отпугнуть читателей казенным жаргоном.
Глава седьмая. Школьная словесность
Чуковский сетует на то, как школьные учебники знакомят детей с писателями и поэтами: «Вместо того чтобы приучать детвору восхищаться неповторимыми, индивидуальными, ни с чем не сравнимыми чертами каждого автора, учебники изображают всех одинаковыми, так что Пушкина не отличишь от Щедрина».
Истинно так. Я помню свои учебники по литературе. Можно было смело брать любую фамилию писателя и дальше, как под копирку, про каждого рассказывать, что он любил родину, народ и протестовал против мрачной действительности.
И только если учитель был влюблен в свой предмет и хотел эту любовь к Чехову или Толстому передать нам, ученикам, он мог подолгу, часто в ущерб перемене и очередному анализу произведения, рассказывать то, что не входило в школьную программу. И мы затаив дыхание слушали. И впитывали. Нам хотелось потом больше узнать о писателе. Мы сами искали, читали, влюблялись.
Глава восьмая. «Наперекор стихиям»
Из названия этой главы уже видно, что доктор Чуковский не просто ставит диагнозы языку в своей книге. Он не пассивно наблюдает за его болезнями. Он восстает против речевых безобразий. Предлагает конкретные меры по лечению языка и избавлению его от уродств и извращений. Призывает и нас стать участниками искоренения этого зла.
Глава девятая. О складе и ладе
Тут уже не о болезнях как таковых. Тут об особенностях. Рискну в данном случае сравнить язык с человеком, которого почти все называют больным. Но те, кто близок к нему, кто живет рядом, кому он дорог, говорят о нем не как о больном, а как о человеке с особенностями. Встречали такое?
Так и тут. У языка есть такие особенности, которые кажутся возмутительными и нелепыми изъянами некоторым борцам за чистоту языка.
Чуковский приводит много примеров.
Ради того, чтобы слова были ладнее, складнее, звонче, в языке и существуют те самые особенности, которые Белинский называл «прихотями» и которым смешно противиться. Они как раз служат украшением языка. Формирование речи, по мысли Чуковского, определяется не только законами логики, но и требованиями музыкальности, красоты и художественности.
Глава десятая. О пользе невнимания и забвения
Такое забвение чрезвычайно полезно, говорит автор. И хорошо бы, чтобы оно было массовым. Чтобы те, которые помнят первоначальное значение слова, не клеймили бы и не критиковали тех, кто уже забыл.
Забвение первоначальной этимологии слов или ослабление внимания к ним есть одна из важнейших закономерностей нормальной человеческой речи.
Но при этом, настаивает Чуковский, у нас нет ни малейшего права вводить в язык такие нелепые комбинации слов, которые являются настоящим издевательством над речью. Например, возмущаясь, он приводит примеры подобной «дикости» и невежества: мемориальный памятник (мемория и значит память), промышленная индустрия (индустрия и значит промышленность), эмоциональные чувства (эмоция и чувство — синонимы).
Подобные ляпсусы не имеют оправданий.
Итог
Можно ли подводить итог тому, что, вернее кто — течет, изменяется, обновляется? Будь жив сейчас Корней Чуковский, книга продолжала бы им дополняться, дописываться. Как и мне хочется дописывать и вести дальше тот словарик, который автор дает в конце своей книги. И он — отдельная драгоценность.
Я верю в животворящий, полный разума русский язык. Я и раньше считала, что словом можно достичь очень многого, порой небывалого.
Словом можно исцелить. Можно возродить к жизни. Можно дать надежду.
А можно и погубить. И поэтому к нему нужно относиться с трепетом, вниманием, осторожностью и любовью. Настроить на него свое ухо. Навести глаз. Научить руку. Следить за речью. Чувствовать, что слетает с нашего языка — розы или жабы, драгоценные камни или пауки. Слышать, видеть, говорить, писать. И книга Корнея Чуковского «Живой как жизнь» в том помощница.